- Ты опять ходил к колдуну, -  хмуро сдвинув мохнатые брови, сказал комендант Дегу, не имевший привычки спрашивать что-либо у подчиненных. Вот и сейчас он всем своим видом утверждал, мол, все про тебя, служака Тес, мне доподлинно известно, - итого четыре раза за последнюю неделю.
Я промолчал, потупившись.
- Будто медом тебе тот нечестивец намазан. Или сам намазываешь, для утех каких, - помедлив, добавил Дегу, снова как будто не вопрошая.
Кровь прилила к моим щекам.
- Никак нет, ваше-ство. Не намазан, - ответил я, пропустив мимо ушей шутку руководства, - но если помрет до казни, святая Церковь опять прогневится.
Я замолк, дав коменданту время обдумать сказанное. Меньше чем через минуту прозвучало очередное утверждение:
- А ты, стало быть, способствуешь, чтоб не помер.
- Так точно, ваше-ство. Пить помогаю немощному. Ничего недозволенного.
Прозвучало убедительно, к тому же, это являлось правдой.
Дегу окинул меня цепким взглядом своих светлых рыбьих глаз и отвернулся к окну.
- Ступай, - молвил он.
Я удалился, тихо закрыв за собой дверь. В горле першило.
Я вышел из здания, по пути встретив Жулина, который тоже успел передать караул следующей смене. Друг заулыбался мне и, видя, что старина Тес сегодня не в духе, предложил промочить глотки. Впрочем, окажись я в самом лучшем настроении, мы все равно пошли бы пить. Эта традиция соблюдалась нами уже много лет, и до сих пор не мне встречалось причины, способной ее нарушить.
Вместе мы миновали тюремные ворота. Старый Сорунд, что владеет «Полной кружкой» славился своим умением варить эль. И не было такой телесной хвори или душевной смуты, какую не излечил бы тот эль. До сих пор.

- Ты опять ходил к колдуну, - угрюмо констатирует комендант Дегу.
Я промолчал, потупившись.
Я проснулся в холодном поту в с своем доме, всего в двух кварталах от «Полной кружки». Судя по темени, царящей вокруг, не прошло и пары часов с того времени, как я лег.
Облик Дегу сменялся в памяти другим лицом. Брови коменданта выцветали, глаза, напротив, становились темнее, приобретая болезненный блеск. Череп вытянулся, и черты заострились, бледная кожа так сильно обтягивает кости, что, кажется, вот-вот порвется.
Каждую ночь я вижу его во сне.
Он смотрит на меня без малейшего признака укоризны или мольбы, его взгляд выражает понимание.

Каждую ночь я вижу во сне своего брата.
Вот я подношу ковш и пою его, прикованного к железным скобам в стене. Он благодарно улыбается, ощерив осколки зубов, припадает к краю и осушает посудину целиком. Дежурный разносчик боится подходить к нему близко, боится колдовства, как и любой здравомыслящий человек нашего времени. Спасение души волнует его много больше того, сможет ли напиться узник.

У Касса перебиты обе руки и не хватает пальцев на левой ноге.  Дознаватели и палачи редко стесняются в средствах. Никогда раньше это не вызывало у меня ни ужаса, ни отвращения. У каждого своя работа, она нужна и важна. Так мне думалось.
Есть брату не полагалось, ведь сытый колдун – опасный колдун, да он и не смог бы есть что-либо той кровавой кашицей, в которую превратился его рот.
Я приходил поить его, как только выдавалась возможность. Четыре раза за неделю.
Он не просил меня о невозможном. Возьмись я защищать его, сознавшегося в колдовстве и призыве духов перед дознавателем, осуществлявшем суд, и через несколько дней – столько, сколько хватило бы на то, чтобы и я сознался в пособничестве дьяволу, -  нас стало бы двое в камере.

В побеге я не видел смысла. Пусть я и караулил продовольственный склад, а кое-что в охране понимал. Чтобы решиться на побег из тюремного городка, нужно было обладать смелостью. Тем, чем я никогда не мог похвалиться. Но он и не просил меня о побеге.
Он не просил даже об ударе милосердия.
Моего старшего брата казнили месяц назад.

В стальных клетках, подвешиваемых над огнем для «особых» казней, нет места, чтобы упасть или сесть. Нечестивец перед смертью должен прыгать по раскаленным полосам металла, веселя народ своей пляской. Очистительным танцем, как это называют святые отцы.
Мой брат не был колдуном. Кем угодно, только не колдуном. Он всегда отличался любознательностью, рано постиг книжную науку, увлекся астрономией, а после покинул отчий дом, отправившись странствовать.

Тес не слышал о Кассе последние лет десять, сам давненько сменив место жительства и заняв должность при тюрьме. Не плохую и не хорошую, а в самый раз для человека, который не знает, к чему стремится. Единственным, к чему Тес стремился в этой жизни, была стабильность. А что может быть стабильнее продуктовых амбаров?
И тем не менее, между Кассом и Тесом, такими разными, всегда были только братская любовь и дружба. Им и соперничать-то было не с руки: деяния старшего младший воспринимал как чудо, радуясь всем его открытиям.

«Касс не мог быть колдуном», - почти со злостью подумал я. Я слыхал, что он не шелохнулся во время казни, не доставил толпе удовольствия поглядеть, как он пляшет. Я слыхал, но не видел. Ничто не смогло бы заставить меня смотреть, как заживо сгорает мой родной брат. Раньше я нередко присутствовал при казнях, считая, что это зрелище не хуже других.

Моего брата казнили месяц назад, и каждую ночь  с той поры я вижу его лицо.
Доведись ему умереть на чужбине, я продолжал бы спокойно жить, почти каждый вечер посещая «Полную кружку» в компании Жулина и еще пары-тройки коллег-собутыльников.
Доведись ему умереть на чужбине, я прожил бы век, почти не думая о нем, в глубине души уверенный, что мой брат – хороший человек. Но его занесло в родные края. Село, где мы выросли, всего в дне пути отсюда. Может статься, он приехал навестить семью, не зная, что уж третий год, как нет у нас никого, кроме друг друга.
Только и его теперь у меня нет.

Вот уже тридцать ночей я просыпаюсь в холодном поту и не могу сомкнуть глаз до утра. За эти ночи я передумал больше дум, чем за все прежнее время.
Я встал с кровати и подошел к окну. Звезды на небе яркие, хоть и редкие. Я нечасто смотрел на них последние годы. Под ногами теплое дерево пола. С щелями. С глубокими, забитыми паклей и мхом щелями.

Касс не просил о помощи, он знал, как важна для меня моя стабильность. Я не знал, что она окажется важнее брата. Мне не хватило смелости даже на то, чтобы признаться себе в этом. Моя стабильность и моя слабость позволили Кассу умереть недостойной и страшной смертью. Мой взгляд упал на длинный широкий кинжал в добротных кожаных ножнах – оружие складского караульного, легкое, но надежное. Символ моей размеренной и спокойной службы. Я не воспользовался им ни разу за много лет.

Я видел лицо брата каждую ночь уже тридцать раз подряд. Тридцать первого не случится.
Я слыхал, что Господь не прощает самоубийц. Я никогда не держал в руках священной книги и не могу знать, есть ли у Него прощение для трусов и равнодушных. Если и есть, со всей имеющейся у меня смелостью хочу сказать:
- Я недостоин.
Я произнес это вслух. Слова как будто добавили решимости. Рукоять кинжала точно вошла в широкую щель, и я заклинил его, повернув гарду.

Рассчитав расстояние так, чтоб клинок прошил сердце, Тес улыбнулся странной, почти безумной улыбкой. Стук упавшего тела разбудил соседку снизу. Но она не придала этому значения и не вспомнила о нем, когда Жулин, зашедший проведать не вышедшего на дежурство друга, нашел тело.

*  Удар милосердия (фр.)